Однажды
осенью она вдруг решила, что пора
самоутверждения уже настала и нужно наконец-то
получить от жизни то, что ей хочется, ни больше, ни
меньше. Идя по центральной улице города, она
напряженно всматривалась в офисы контор,
особняки и просто в ярко сияющие окна. Мыслей
особых и не было, просто нужна была вершина,
достойная ее, а уж покорение – это дело техники, в
которой она не сомневалась. Приличнее всего в
этом захолустном городке выглядел горсовет, но и
он явно не дотягивал до ее уровня. Налицо
был выбор: либо бросить все и ехать в областной
центр, на охоту, либо для начала потренироваться
здесь. «В конце концов, – решила она, – попробую
здесь, но не дольше месяца, а там и видно будет».
Горсовет
изнутри пах чем-то затхлым и напоминал клуб, хотя
и был более оживлен. Постояв посреди коридора,
она нутром почуяла, что поход в отдел кадров не
даст нужного результата. Осознав это, она бодро
прошла в приемную и, не подходя к секретарю, села
на стул. Секретарь, дама средних лет, с явным
комсомольским прошлым и еще не лишенная
привлекательности, бдела за дверью шефа, как за
амбразурой, которую была готова в любой момент
прикрыть своей грудью. Проведя несложные
вычисления между размером груди секретарши и
амбразурой, она сразу почувствовала, что щель
будет найти трудно. На немой вопрос секретаря,
который и так был предельно ясен «К кому и
зачем?», она, усмехнувшись, молча кивнула на дверь
председателя и поправила юбку. Секретарь все
поняла с лета, дословно – «к шефу по личному
вопросу». На второй немой вопрос «Почему сейчас,
а не в приемные дни?» она поправила кофточку и
достала косметичку. Ответ
«Сама знаю, когда можно, а когда нет» был понят
правильно и вверг оборону двери в
меланхолическое раздумье. Примерно через
полчаса дверь открылась и выпустила бесцветного
чиновника с еще более неприметной папкой под
мышкой. Она решительно бросила зеркальце в сумку
и еще раз поправила прическу. Секретарь молча
взяла в руки прелестную леечку и стала поливать
стоящие на окне цветы, давая понять, что сражения
не будет. Войдя в кабинет, она молча прошла к
столу председателя и уселась на стул, не
дожидаясь приглашения. Затем, открыв сумку,
достала лист бумаги и ручку, после чего в
гробовой тишине начала писать заявление.
Председатель как зачарованный смотрел на
пришедшую к нему блондинку лет двадцати пяти (а
глаз у него был наметан), на ее каллиграфический
почерк, которым она у него на глазах что-то
писала, и на ее граничащую с наглостью
уверенность. Наконец, он встряхнулся и несколько
насмешливо спросил: «А вы, собственно, по какому
вопросу?» В ответ она удивленно подняла глаза от
бумаги, затем быстро дописала концовку,
расписалась, поставила число и молча подала ему
свое заявление. Вопрос о ее личности и причине,
приведшей сюда, отпал сам собой. «Телегина
Агрипина Петровна», – вслух прочитал он и
задумался. Он знал нескольких Телегиных, но
переспрашивать, от кого она, показалось ему
неуместным. Он снова углубился в заявление, а из
него явствовало, что Агрипина Петровна просила
принять ее на работу в качестве... далее шло
пустое место, впрочем, вполне достаточное для
того, чтобы вписать туда должность.
Подняв
трубку прямого телефона, он, не здороваясь,
спросил у начальника отдела кадров о имевшихся
вакансиях. Выслушав в ответ жалобы на
переполненность штатного расписания, он выдавил
из себя «спасибо» и положил трубку. Пожав плечами и вздохнув, он
вписал в пустое пространство «помощник
заместителя по хозяйственной части» и на одном
выдохе сказал: «В кадры». Выйдя из кабинета, она
подошла к секретарю и предложила ей завтра
прийти на чай с тортом. Секретарь, улыбнувшись в
ответ, а сидя на этом месте, она и не такое видала,
пообещала непременно зайти. В кадрах заявление
приняли без лишних вопросов. Осмотрев свое
рабочее место и получив распоряжение приходить
завтра к восьми, она вышла из здания и пошла вниз
по улице. Отойдя с полквартала, она обернулась и,
решительно мотнув головой, пошла прочь. Завтра
начало штурма внутренних укреплений, нужно
набраться сил.