Сигареты
были сырые, и дым застилал глаза. Затушив окурок,
пошел в отдел. В углу, за последним кульманом, мы
обычно кипятим чай, и в обед туда не
протолкнуться, но сегодня было исключением.
Достав из ящика стола кружку, я подошел к нашей
импровизированной кухне и... В общем, мое
состояние можно было охарактеризовать как
столбняк. На столе лежала горка беляшей, а рядом
сидела девушка, работавшая у нас техником с
прошлого месяца. Заметив
мой плотоядный взгляд, она вздохнула и, махнув
рукой, пригласила к столу. Правда, была, как
всегда, проста.
В
вестибюле здания выбросили какой-то дефицит, и
все женщины, повинуясь стадному инстинкту,
бросились туда. Предупреждая мой очередной
вопрос, она сказала, что денег до получки нет, и
поэтому дефицит не требуется.
Я не стал себя упрашивать, и беляши получили
достойного противника. Солнце
стало светить намного ярче, и вообще мне стало
тепло и весело. Я поднял глаза и утонул в ее лике.
Нет, это было какое-то наваждение, я видел ее
каждый день по сто раз, но сегодня... Пробормотав,
нечто вроде «спасибо» и выложив деньги за
уничтоженные беляши, я забился за свой кульман и
застыл. Изредка, от мыслей, меня отвлекали
дурацкие вопросы сослуживцев и
непосредственного начальника. Мне даже пришлось,
сделать умный и задумчивый вид. Но в душе я замер,
как изваяние. Конец смены пришел как-то внезапно, я чувствовал себя
совершенно разбитым. Оставшись в отделе, я запер
входную дверь и беззастенчиво залез в папку
секретаря, где были записаны данные каждого
работающего.
Оля жила
недалеко, с мамой, и, к счастью, была не замужем.
Закрыв отдел и сдав ключ на вахту, я вынырнул из
света, в сырую мглу вечера. Побродив по улицам, я
собрался с духом и пошел в сторону ее дома,
прикидывая, что в кино, по крайней мере, еще не
поздно. Но, дойдя до ее дома, начал
сомневаться, прийти без
цветов, и пригласить в кино – глупо все как-то.
Снова выйдя на центральную улицу, я почувствовал
себя зеленым юнцом, стесняющимся признаться
знакомой гимназистке в симпатии. В животе
заурчало, и бытие начало определять сознание.
Первой по ходу была булочная, и, припомнив, что в
ней есть кафетерий, я не стал откладывать его
посещение. Взяв, наполовину разведенный,
сомнительного цвета кофе и несколько черствых
булочек, я устроился за дальней стойкой и,
раздумывая о превратностях судьбы, начал жевать.
От мыслей
меня отвлек голос буфетчицы за моей спиной,
доказывающей кому-то, что рабочее время истекло и
желающие перекусить могут немедленно идти на
вокзал, ибо там буфет работает круглосуточно.
Обернувшись,
я увидел ее. Ольгу. С трудом проглотив, вставший в
горле комок, я замахал рукой, приглашая ее к себе.
Она подошла, и я снова почувствовал, как волна
электрического тока пробежала по моим жилам.
Пригласив ее за стойку, я бросился к буфету и,
выпалив буфетчице о еще пяти минутах рабочего
времени и о личном знакомстве с Валерием
Павловичем (имя которого я прочитал за ее спиной)
– общественным проверяющим данный буфет,
буквально выбил кофе и две ватрушки. Принеся свои
трофеи на стойку, я смутился, но она и сама была
смущена не меньше. Она, оказывается, ходила за
хлебом и проголодалась. Поговорив о странностях
жизни и встрече в буфете, мы решили составить
список всех буфетов города для последующих
встреч. А если серьезно, то так счастлив я еще не
был. Проводив ее домой, в состоянии, близком к
прострации, я пошел к себе.
Мы
встречались уже несколько месяцев, но при каждой
встрече я робел и, должно, быть глупел. Но смысл
бытия, так внезапно появившийся в моей жизни,
сделал свое дело. Короче говоря, мои дела пошли в
гору и на освобождающееся через месяц место
начальника группы все прочили меня. Самое
горькое было то, что она упорно не хотела
знакомить меня со своей родней и вообще не
приглашала к себе домой. Я побрыкался, но
смирился. Прошло лето, и снова настала
мерзопакостная погода, которую она, кстати, называла временем
творчества.
Нутром я
чувствовал, что что-то назревало, это было прямо в
воздухе, вокруг. Однажды ночью я проснулся с
ясным пониманием, что потеряю ее, если немедленно
не предприму нечто. Утром, еще затемно, я
буквально прибежал к ее дому и встал за сиренью.
Она вышла из подъезда, как всегда, без четверти
восемь и направилась в сторону остановки. Я в два
прыжка нагнал ее и схватил за руку. Не став
отвечать на ее немой вопрос, я без обиняков
выложил, что предлагаю ей руку и сердце. Она
как-то съежилась и, нежно посмотрев на меня,
прижалась к моей груди. Очнулся я уже на работе и
с отвращением понял, что черчу какой-то узел. В
обед, подождав ее в
коридоре, я увидел в ее взгляде нечто новое –
тихую грусть.
Вечером,
как обычно, проводив ее домой, я брел в никуда,
понуро опустив голову. Почувствовав внутренний
толчок, я поднял голову и
с удивлением обнаружил, что стою на
привокзальной площади. Все киоски, кроме
газетного, были закрыты, и я подошел к нему.
Бессмысленно рассматривая выставленные газеты и
журналы, сквозь стекло я увидел сидящую
невдалеке цыганку. Подав ей руку, я приготовился
услышать уместный в этой ситуации вздор. Но,
услышав первые слова, остолбенел. «Ты потеряешь
ее и будешь вечно грустить. Ты никогда не поймешь,
кто она и откуда. Забудь ее, если сможешь, а нет,
так смирись». Взяв, механически поданные мною
деньги, цыганка подобрала оборки платья и
степенно ушла в здание вокзала. Ужас, овладевший
мной, буквально погнал меня.
Такси
неслось по ночному городу, и, уже подъезжая к ее
дому, я увидел огромное зарево, в полнеба. Пожар
потушили быстро. Кроме ее семьи, пострадавших не
было. Да и пострадавшими их тоже нельзя было
назвать в полной мере, их не нашли, как будто их и
не было.
Душный
вечер просто давил на сердце, и, выйдя на балкон, я
с радостью увидел, что к ночи будет дождь, ветер
уже гнал тучи прямо в нашу сторону. Закуривая, я
прикрыл балконную дверь, чтобы сигаретный дым не
несло в квартиру, ни жена, ни дети не одобряли мою
привычку курить и постоянно выговаривали мне.
Чиркнув спичкой, я невольно сощурился от языка
пламени и вдруг боковым зрением я увидел ее...
Прямо напротив меня была она, сотканная из
бирюзового света и вибраций воздуха. «Прости
меня, – тихо сказала она, – так получилось, я
ухожу из твоей жизни и твоего сердца. Ты будешь счастлив». Звук, открывающейся
балконной двери вывел меня из оцепенения. «Что ты
тут делаешь? Опять куришь?» – «Нет, дочка, –
струхнул я, – просто вышел воздухом подышать». Голова и сердце прошли, я
почувствовал себя вполне сносно, но грусть,
охватившая меня, вытолкнула из дома. Сказав жене,
что иду в магазин за сигаретами, я опрометью
бросился бежать к ее дому и там, стоя за кустами
сирени, плакал, плакал, плакал...